Азиатский дневник

Знаменитых русских в Дрездене, конечно, пожило немало. Начиная с Тургенева, Гоголя и Белинского и заканчивая Цветаевой, Рахманиновым и Шаляпиным. Все знаменитости что-нибудь да отметили про город и его детали в своих дневниках и письмах. Но мне милей заметки англичанина Джерома К. Джерома о Дрездене, Германии и немцах вообще. Ироническая повесть Джерома «Трое на четырех колесах» появилась в 1900-м году. Богата блестящими наблюдениями о быте, национальном характере и даже кухне немцев.
Мы были под ее впечатлением, когда в 2017-м бродили по Берлину и Дрездену. И все искали попаданий и сходства с описанным, полагая, что Германия — страна традиций и чуть больше века — хоть и такого неординарного — мало что изменили. Немцы, конечно, уже не те, а англичанин мыслил хоть и блестящими, но стереотипами. Однако…

Заметки Джерома о нравах германцев ужасно смешны, но несколько преувеличены. К примеру, маниакальной страсти к порядку и чистоте мы не увидели. У немцев все как у людей: окурки и мусор кое-где; бег трусцой через дорогу на красный свет; шумный тусняк молодежи по вечерам на улицах; независимые, забывшие о «своем месте» на кухне женщины… И все же порой Джером попал прямо в точку. Например, про гуманное отношение к животным. Или — про то, что многое в этой стране держится на совести и штрафах.
Но еще поразительней то, что на заре XX века британец увидел истоки нацизма, изумился безоглядной вере мундиру, страсти к подчинению: «Мне кажется, что приговоренному к смертной казни немцу можно было бы просто дать веревку и печатные правила: он отправился бы домой, прочел бы их внимательно и повесился бы у себя на заднем дворе, согласно всем пунктам».

О странностях нацхарактера
«Даже я мог бы управлять этой страной… — заявляет Джером. — Я написал бы на листке бумаги все, что люди обязаны делать, велел бы это напечатать в хорошей типографии и приказал бы развесить по городам и деревням; вот и все».

«В настоящее время в Германии много толкуют о социализме, но это социализм, который при других условиях быстро стал бы деспотизмом. Свобода воли и личности не искушает немца, он любит, чтобы им управляли; а недовольные — недовольны только формой проявления власти, но не самым ее существованием над ними».

«Удивительнее всего то, что каждый человек, бывший сам по себе беспомощным существом, становится у них энергичным, сообразительным, находчивым — лишь только на него наденут форму и сделают начальником над другими. Немец или повинуется, или командует».

«У них один девиз: долг. А понятие о долге сводится, кажется, к следующему: слепое повиновение каждому, кто носит блестящие пуговицы. Эта идея диаметрально противоположна той, на которой построено процветание англосаксов; но так как и тевтонская раса тоже процветает, значит, в обеих системах есть истина».

«До сих пор Германии везло относительно правителей. Тяжелое время настанет для нее тогда, когда испортится главная машина. Но, может быть, описанный выше характер народа постоянно подготавливает хороших правителей…»

«В современном тихом и обстоятельном немце, находящем полное удовлетворение в том, что он платит подати и исполняет приказания тех, кто волей судьбы поставлен властвовать над ним, действительно трудно различить черты его диких предков, для которых свобода была воздухом, жизнью, условием существования; которые избирали вождей — но только для совета, а народ оставлял за собой право исполнять или не исполнять предписания, относясь презрительно к беспрекословному подчинению».

«Частные поверенные в Германии не нужны, если вы хотите продать дом или купить землю, государство похлопочет для вас. Государство вас страхует, женит и немножко развлекает азартными играми. «Пожалуйста, вы только родитесь на свет Божий, — говорит немецкое начальство гражданину, — а мы сделаем все остальное. Дома и вне дома, в болезни и добром здоровье, в труде и в удовольствии — всегда вам будет сказано, что надо делать, — и уж мы посмотрим, чтобы вы действительно сделали то, что надо».

«Полицейский для немца — брамин. В Англии мы считаем городовых безобидной необходимостью, они служат у нас в качестве верстовых столбов… Но в Германии городовой вызывает благоговение и восторг».

«Здесь каждый гражданин чувствует себя солдатом, а городовых признает офицерами. Городовой указывает ему, куда идти, и с какой скоростью, и как переходить мосты; если бы у мостов не было полиции, немец готов был бы сесть на землю и ждать, пока протечет вся река…»

«В Германии незачем о себе беспокоиться: все делается для вас, и делается хорошо. Никто от вас не требует, чтобы вы за собой смотрели. Никто не считает странным, если вы этого не умеете: смотреть за вами должен полицейский. Если вы беспомощный идиот и попадаете в какую-нибудь историю, то виноват он, а не вы. Если вы что-нибудь потеряете — он найдет, если вы сами себя потеряете — он вас водворит куда следует, если вы не знаете, чего вам хочется, — он вам объяснит; если вам хочется чего-нибудь полезного и хорошего — он достанет».

О запретах
«Я помню, в каком-то немецком городе мне случилось проходить мимо парка, в котором играла музыка; в него вели двое ворот, у одних продавались билеты, а другие — за четверть мили от первых — стояли широко открытыми; здесь не было ни сторожа, ни городового, и каждый желающий мог бы свободно войти в парк и слушать музыку. Но никто не подумал войти в эти ворота: все под палящим зноем ползли к главному входу, где стоял человек и собирал входную плату».

«Здесь запрещается делать многое, что делать очень легко и очень интересно. Существуют целые списки запретных поступков, от которых пришел бы в восторг молодой англичанин… Запрещается на улицах и вообще в публичных местах бить стекло и посуду; а если разбили, обязаны подобрать все осколки. Я только не знаю, что полагается с ними делать, так как ни оставлять их, ни выбрасывать нигде не разрешается; остается или носить с собой по гроб жизни, или же съесть — это, вероятно, можно».

«Затем в Германии запрещается гулять по улицам в таком платье, которое может показаться фантастическим. Один мой знакомый шотландец, приехав в Дрезден, провел всю первую неделю в спорах с саксонским правительством из-за своего национального костюма. Его остановили на улице и спросили, что он делает в этом платье. Он отвечал коротко и ясно, что носит его. Они спросили, зачем он его носит. Он отвечал, что для тепла. Они прямо заявили, что не верят, посадили его в карету и отвезли в гостиницу. Понадобилось личное удостоверение английского консула в том, что это действительно национальный шотландский костюм, который носят почтенные, благонадежные люди».

«Запрещается стрелять на улицах из самострела. Положим, никому не приходит в голову стрелять на улицах из самострела — но немецкие законы написаны не для одних нормальных людей, а также и для сумасшедших. В Германии нет закона только насчет того, что запрещается стоять на голове посреди улицы. Но в ближайшем будущем кто-нибудь из государственных людей, сидя в цирке, живо сформулирует важный, упущенный в законах пункт с указанием штрафа за его нарушение».

«Это большое удобство в Германии: здесь каждый вид дурного поведения имеет определенный денежный эквивалент; сотворив какую-нибудь глупость, вам не приходится проводить бессонную ночь, как у нас в Англии, размышляя о том, что с вами за это будет… Здесь все оценено заранее: вы можете выложить на стол все наличные деньги, открыть «полицейский регламент» и составить программу целого вечера из развлечений разнообразной стоимости. Экономным людям я советовал бы начать с гулянья по неуказанной стороне тротуара. Это самое дешевое из запрещенных удовольствий; если выбирать безлюдные улицы, где полицейских мало, то весь вечер такого гулянья обойдется в каких-нибудь три марки».

«Нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах в Германии ходить по траве не разрешается; ступить на нее было бы таким же святотатством, как протанцевать матросский танец на молитвенном ковре магометанина. Даже немецкие собаки воспитаны в чувствах глубокого уважения к каждой лужайке, и если вы здесь встретите собачонку, восторженно описывающую круги по траве, то можете быть уверены, что она принадлежит бессовестному иностранцу. В Англии, желая оградить место от собак, его окружают колючей проволочной сеткой; в Германии же просто ставится доска с надписью: «Хождение запрещается» — и ни один пес с немецкой кровью в жилах не подумает поставить на это место лапу». (И сидят, и лежат, и пьют пиво,
и гуляют с собаками, — все теперь можно.)

О любви к сущему
«Немец любит природу — но при том условии, при котором одна дама соглашалась любить дикарей, а именно: чтобы они были воспитанные и больше одеты. Он любит гулять в лесу — если дорожка ведет к ресторану, если она не слишком крута, если по бокам через каждые двадцать шагов есть скамеечка, на которой можно посидеть и вытереть лоб. Потому что сесть на траву так же дико для немца, как для английского епископа скатиться с верхушки холма, на котором устроены народные гулянья».

«Роль каждой дорожки в парках строго определена, и ходить, пренебрегая указаниями, значит рисковать своей свободой и благосостоянием. Есть дороги «для велосипедистов», «для пешеходов», «для верховой езды», «для легких экипажей», «для тяжелых экипажей», «для детей» и «для одиноких дам»; меня поражает, почему нет еще специальных дорожек «для лысых» и «для потерявших невинность женщин». Это крупное упущение».

«Некоторая свобода предоставлена в Германии только студентам — и то до известной степени; граница этой свободы выработалась постепенно обычаем. Например, студенту разрешается засыпать в пьяном виде на улицах — но не на главных; на следующее утро полицейский доставит его без всякого штрафа домой — но при том условии, если он свалился с ног в тихом месте. Поэтому, чувствуя приближение бессознательного состояния, выпивший студент спешит завернуть за угол, в переулок, и там уже спокойно протягивается вдоль канавки».

О животных
«Что, безусловно, очаровывает меня в Германии, так это собаки. У нас, в Англии, все породы так хорошо известны, что начинают надоедать. Между тем в Германии попадаются такие собаки, каких вы раньше никогда не видали. Вы даже не подозреваете, что это собаки, пока они не залают. Джордж однажды остановил такую собаку в Зигмаринген, и мы начали ее рассматривать. Она внушала мысль о помеси пуделя с треской… Гаррис хотел сделать с нее снимок — но она влетела на отвесный забор, спрыгнула и исчезла в кустах. Какая цель у здешних собачников, я не знаю. Джордж думает, что они хотят вывести феникса».

«Бить животное — здесь вообще неслыханное дело: им только читают нравоучения. Я видел, как один мужик бранил, бранил, бранил свою лошадь, потом вызвал из дома жену, рассказал ей, в чем лошадь провинилась — да еще преувеличил вину, — и они оба, став по бокам лошади, долго нещадно пилили ее; лошадь терпеливо слушала, но, наконец, не вытерпела и тронулась с места. Тогда хозяйка вернулась к стирке белья, а хозяин пошел рядом с конем, продолжая читать нравоучения».

«В Дрездене на моих глазах толпа чуть не разорвала извозчика-итальянца, начавшего бить свою лошадь. Более добросердечного народа, чем немцы, не может быть — да и не нужно!»

О пиве
«Въезжая в Германию, я всегда говорю себе: «Ну, пива я пить
не стану. Гораздо лучше местное вино с содовой водой и изредка стакан воды из щелочного источника. А пива — никогда! Или почти никогда». Это благонамеренное решение; я советую придерживаться его всем путешественникам. Только выполнить его трудно».

«Немецкое пиво имеет одно достоинство: от него человек не делается ни раздражительным, ни шумливым и ни к кому не пристает — что считается естественным для пьяного в Англии; опьянев от пива, хочется только молчать, остаться одному и спать; все равно где — где попало».

О женщинах
«Если немецкий характер когда-нибудь переменится, то только благодаря немецкой женщине. Сама она быстро изменяется — как говорится, идет вперед. 10 лет тому назад ни одна немка, которой была дорога добрая слава и надежда выйти замуж, не посмела бы сесть на велосипед. Теперь же они разъезжают по стране тысячами; старики при виде их качают головами, но молодые люди догоняют на своих велосипедах и едут рядом».

«Надо помнить, что немец сентиментален и легко поддается женскому влиянию. Если говорится, что он самый лучший жених и самый скверный муж, то в этом виновата немецкая женщина. Выйдя замуж, она не только забывает всю поэзию и романическую обстановку, но гонит их из дома щеткой и метлой. Даже девушкой она не умела одеваться, а замужем немедленно забросит последние порядочные платья и начнет напяливать на себя что попало — по крайней мере, такое получается впечатление. Она начинает ненавидеть свою фигуру, которая могла бы остаться фигурой Юноны, и свой цвет лица здорового амура — и начинает сознательно портить то и другое. Поклонение своей красоте она спешит променять на ежедневную порцию сладостей, после каждого обеда она отправляется в кофейню и набивает себя сладкими пирогами с кремом, запивая их обильным количеством шоколада. Конечно, в короткий промежуток времени она становится жирной, рыхлой, неповоротливой и положительно неинтересной».

«Когда она поборет в себе эту слабость и наклонность к вечерней порции пива, когда постарается сохранить с помощью физических упражнений свою фигуру и перестанет забрасывать после замужества все книжки, кроме поваренной, тогда страна найдет в ней новую неведомую силу. И, по-видимому, эта сила начинает уже проявляться в разных местах государства».

О равноправии
«В Германии не делается такого огромного различия между классами населения, чтобы ради положения в обществе стоило бороться не на живот, а на смерть… Жена профессора и жена мастера со свечной фабрики каждую неделю встречаются в излюбленной кофейне и дружно обсуждают местные скандальные новости; доктора не брезгают обществом трактирщиков, с которыми выпивают не одну кружку пива; богатый инженер, собираясь с семьей на пикник, приглашает принять в нем участие своего управляющего и портного.Те являются с чадами и домочадцами, со своей долей бутербродов и питья, и все отправляются вместе, а на обратном пути поют хором песни. При таком положении вещей незачем тратить лучшие годы жизни на то, чтобы приготовить себе достойную обстановку для лет старческого слабоумия».

«Вкусы и стремления немца — и даже его жены — остаются до конца дней непритязательными».

О Дрездене
«Мы приехали в Дрезден в среду вечером и остались там до понедельника.

Это самый симпатичный город в Германии, но надо жить в нем, а не заезжать на несколько дней.

Его музеи и картинные галереи, дворцы, сады и прекрасные окрестности полны исторического интереса — все это чарует, если проживешь целую зиму, но ошеломляет при поверхностном осмотре.

Здесь нет такого веселья, как в Париже или Вене, которое скоро приедается; очарование Дрездена тише, солиднее — по-немецки и дольше сохраняется — тоже по-немецки».

«Как-то неловко видеть в современном чинном и скромном Дрездене памятник курфюрсту Августу Сильному. Он оставил после себя тысячу детей и запирал излишне требовательных, по его мнению, избранниц в тюрьмы и замки, где до сих пор показывают комнаты, в которых они страдали и умирали.

Много таких замков рассыпано вокруг Дрездена — как костей на поле битвы, — и описания этих развалин в путеводителях относятся к разряду тех, которых воспитанным немецким барышням лучше не читать.

Портрет этого чувственного, грубого человека висит в прекрасном музее, который он построил когда-то для боя диких зверей. Но в лице с нависшими бровями видны энергия и вкус, которыми нередко отличаются чувственные натуры. Дрезден обязан ему многими прекрасными сооружениями».

Я процитировала то из Джерома, чему мы сами в той или иной мере нашли подтверждение в Дрездене и Берлине. Наши собственные воспоминания о Германии лишены иронии. И страна, и граждане, и быт вызвали уважение. Здесь чувствуешь себя спокойно, комфортно, в безопасности. И если следуешь установленным правилам,
не пропадешь.