Азиатский дневник

В русский драматический театр в Риге мы не попали дважды. Аншлаг. «У вас всегда так?» — спросили в кассе. «Нет, но временами»… Сейчас как раз такие времена: лишние билеты рвут с руками. Задержись мы в Риге еще на три дня, все равно не увидим «Зиму» Гришковца в интерпретации трех латышских актеров. Билеты раскуплены. Затем мы не попали в Национальный художественный музей (основан в 1869 году): на реконструкции. Богатейшее собрание русской живописи (Суриков, Репин, Левитан, Кипренский, другие) прочно спрятано от житейской пыли. Расстроились. Побрели. Но старушка Рига не позволила нам уйти с пустыми руками!..

Я увязалась за импозантным джентльменом — по виду художником, полагая: уж он-то точно знает, где нам вкусить искусства.
— Простите, вы говорите по-русски? — догнала.
— Что это меняет? — не останавливаясь, обронил «художник».
— Просто я не говорю по-латышски, извините. Мы не попали в музей. Вы не могли бы порекомендовать другую художественную галерею?
— Вы откуда? — человек сбавил скорость.
— Из Сибири.
Человек стал как вкопанный, внимательно на нас поглядел и протянул руку:
— Янис Стрейч, режиссер фильма «Театр». Знаете?
Я обомлела: «Правда, что ли?!» А потом начала бессвязно повизгивать: «Театр…Артмане…шедевр…вся страна…»

Режиссеру — скромному, сдержанному 78-летнему человеку — было приятно. Мы поболтали минут 10 о кино и политике. Узнали, что после того как Рижской киностудии (филиала Госкино) не стало, Янис Стрейч стал художником. Ни латвийским, ни российским политикам не верит: «Нам врут и нас специально ссорят». Верит — только отдельным персоналиям. В общем, мы на одной волне.
Вообще, если б не горе-политики, Москва, Рига и Лондон могли быть одним культурным пространством. Как на этой картинке в холле отеля:

Музей зарубежного искусства. Мы отправились туда по рекомендации режиссера.
Меня увлекла коллекция старинной посуды, особенно шведской. (Кстати, была там и щепотка русской.) Иногда я выныривала из раритетов и приглядывала за Лешей…
…который все крутился у этого экспоната:
Наконец, нам удалось встретиться под удивительным полотном с четырьмя мушкетерами.
По Риге лучше гулять, задрав голову. Глядеть на небо, в котором запутались шпили, башни и балконы.
Этот верхний этаж города не идет ни в какое сравнение с высотками, подпирающими небо Сингапура, Гонконга или Куала-Лумпура. Небоскребы Азии завораживают, но и подавляют, заставляют чувствовать мелкой сошкой. Ажурное небо над Ригой, напротив, поднимает над бренной землей, приближая к божественной красоте.
Средневековый замок на берегу Рижского залива обычно снимают все. Но не всем перепадает оторочка из ультрамарина.
Пушка здесь — ради красного словца. Отстрелялась больше века назад. А теперь заговорили музы.
Так в Риге выглядит «парень из подворотни».
Вообще, старый город очень музыкальный. Одиночки в подземных переходах обычно поют что-нибудь из «Любэ» или «Кино». В декорациях музейных редкостей на поверхности — всегда звучит классика.
Сувенирные магазинчики тоже соревнуются в изяществе.
Что ни окно, то сказочка.
Кафешками — славными, сделанными со вкусом — забиты все первые этажи. Но места все равно не хватает. В ход идут подвалы. Так мы случайно наткнулись на кафе «Ленинград». Встречал нас Мао Цзэдун, закосивший под Элиса Купера. Красавчик!
Внутри мы нашли Ильича, посаженного в клетку для попугая.
— Скажите, а почему у вас Ленин в клетке? — спросила у румяного крепыша за стойкой.
— Ну так… чтоб не били, — пожал плечами крепыш.
Такими дядечками были завешены все красные углы совдепа. А теперича днем с огнем не сыщешь. Приходится лететь в Латвию.
Одна из старейших кондитерских Риги. 1910-й. Мы не смогли пройти мимо. Хороший кофе, французские шансонье, эксклюзивные сладости. 8 евро на двоих.
Я заметила: в кофейнях Латвии мы всякий раз получали что-то такое, чего не могли съесть. Что-то, чего мы не просили и что не имеет цены. И это «что-то» въедалось в нашу душу, меняя ее настолько, что теперь мы оказались полностью покоренными.
Мне кажется, Рига — это не Раймонд Паулс. Если сравнение уместно, то Рига — это надтреснутый голос Эдит Пиаф — великой грешницы, заставляющей умолкнуть всякого, едва откроются кулисы.